Очень Пафосный Рассказ о зелёной юности моего персонажа на грядущем «Страже». Многобукафф.
Площадь Святого Вита
Площадь Святого Вита
Королевский Войсковой Реестр за четыреста лет переписывался не дважды, так что нынешний полк Пограничной Гвардии Драйтайлига числился там под разными именами. А вот в городе их спокон веку называли Белыми Орлами Бинкельбахов, за гербовые нашивки – белые на синем. Хотя ведь и кого попало орлами не зовут. И, пожалуй, гвардейцев в Драйтайлиге любили. Может, потому, что те отрывались в городе весело, с шиком и без лишней злости – сами не считали горожан за врагов, да и золота за свои кутежи, от графских щедрот, не жалели. А может, ещё и потому, что Бинкельбахи отродясь не держали в замке больше роты враз. «Нам с Драйтайлигом, – говаривал старый граф Альберт, – найдется, чего делить. Слава Господу, живем не бедно. Ну так уж мы и поделим, на то нам язык дан, а для рук и для вот этого (тут он оглаживал рукоять боевого топора – иного оружия не признавал) нам, эвон, за стеной работы хватит. Мне с моим городом не воевать».
Что да, то да, за городскими стенами работы для топора хватало. Четыреста лет – не слишком долгий срок, и в Драйтайлиге до сих пор зимними вечерами рассказывали, бывало, о том, как жилось здесь, на Витильской границе, до прихода Бинкельбахов. Без защиты Белого Орла. Так что гвардейцев горожане любили. Было за что.
В замке стояла рота – для почета, для порядка, ну и вообще – нельзя лэрду пограничной марки без военной силы под руками. Заодно старый граф мог самолично гвардейцев муштровать, и жалости в этом деле, говорят, не ведал. Но всё равно замковая служба считалась у Орлов вроде отдыха – время от времени роты сменяли друг друга, одна занимала посты у парадных ворот и на башнях, другая уходила охранять пограничные крепости. Эта замена не считалась праздником – дело обычное, да и в праздники Орлы не ходили по городу торжественным маршем – как-то не повелось. Не часто видели горожане больше десятка гвардейцев враз.
В общем, до того рассвета, когда Белые Орлы, гремя алебардами, вошли на улицы Драйтайлига, в городе не думали о том, как же их, Орлов, на самом деле много.
***
Говорят, что первый из Бинкельбахов так лютовал в Крестовом походе, что бесноватые хагиджитские монахи решили его страшно проклясть – вместе с потомством, до сорокового колена. И хотя воинов Христовых защищали и молитвы, и реликвии, и власть Святого креста – но, по грехам Бинкельбаха, попустил Господь, и проклятие до него всё же добралось, хотя и не в полную силу. Из похода он вернулся живёхонек, со славой и добычей, но прожил недолго – умер дурной смертью, без покаяния, даже и сына-наследника на руках подержать, сказывают, не успел. А с наследниками иначе вышло: посмотреть – вроде семья как семья, и почет при них, и сила, и богатство, а дураки или там уроды рождаются не чаще, чем у прочих. Только вот не было случая, чтобы какой из Бинкельбахов походил на своего отца или, как порой бывает, на деда. Лет двести назад горожане затеяли было ставки делать – мол, кто лучше других угадает, каков вырастет наследничек, тому и выигрыш. Угадал тогдашний граф, да так угадал, что поставил будто бы золотую крону, а в кошель положил мало не полторы тысячи. На том игра и закончилась, но о проклятии временами шептались. Йольской ночью, под винцо да у горящего камина – милое дело…
В благородном семействе Кёппелей в ответ на эти слухи обычно пожимали плечами. Дескать, были мы в том походе, дрались не хуже прочих, и тот самый первый Бинкельбах не за просто так нашего предка землями жаловал. Только вот о проклятии мы не слыхивали. Сказки это. Но сегодня, глядя на Конрада, барона фон Люген, законного наследника Альберта фон Бинкельбаха, Дитрих фон Кёппель невольно вспоминал эти сказки. А куда денешься – Конрад походил на графа Альберта вот примерно как суслик на росомаху. Проклятие там или нет, но с сыном старику не повезло.
Был бы дома старый граф – всей этой истории просто не было бы. Конечно, свара Кёппелей с Монтебергами тянулась мало не со времён вот того самого, первого Бинкельбаха, бывало, что и до драки доходило, но в последние полгода на улицах Драйтайлига кипела война – маленькая, аккуратная война «для своих», без лишних разрушений, без порчи имущества, да и погибших по пальцам пересчитать – это, конечно, если каждую стычку считать по отдельности. И все же это была война, от которой горожане в страхе прятались по домам, молясь, чтобы «эти Равноуважаемые» не пожгли под горячую руку город. А трясущиеся горожане – прямой убыток ремеслу и торговле. Приезжие купцы тем паче начали объезжать город стороной, уже и прижившиеся торгаши с Гостевого подворья потянулись – кто в столицу, кто через пролив, а кто и к еретикам. Все с извинениями, дела-де зовут, закончим – вернёмся… Ярмарки в этом году почитай что и не было. Монсеньор епископ глотку сорвал – проповеди о христианской любви и всепрощении читать да гневом Божьим грозить нарушителям королевского мира, а мира всё нет, да и не будет. И Дитрих понимал это лучше многих. Не бывать миру, пока на мостовые не прольётся кровь последнего из Монтебергов. Или последнего из Кёппелей.
Да, граф Альберт такого не позволил бы. Альберт не любил, когда в его городе его подданные убивают других его подданных и мешают торговле – в том числе и его торговле. И Альберт мог бы одним рыком загнать междоусобицу туда, откуда она выползла. Ему просто не посмели бы перечить, и он, Дитрих, и эта надменная скотина Карл Лютцов, патриарх Монтебергов… да, Альберту достаточно было потребовать – и мы принесли бы клятву мира. За себя и за свои Дома – и такую клятву, что никто не рискнул бы её нарушить. Но Альберт на юге, командует королевскими войсками, и ТОЙ войне пока конца не видно. А этот… может быть, он и справился бы с делами отца, если бы дела шли хорошо, но при нынешнем раскладе… да, о чём это он?
– Разумеется, господа, теперь между вашими семьями кровь, безмерно отягощающая старые обиды. Но, как бы то ни было, вы подданные моего отца, чьей властью я говорю с вами, вы подданные Его Величества, вы христиане, наконец. И вы, ваши дома – лучшие из лучших в этом городе, так было всегда и, надеюсь, так всегда будет. Вам, сударь мой Карл, известно, с каким уважением я и мои предки всегда относились к Вашей семье. Равно как и вам, сударь мой Дитрих, я вряд ли должен напоминать о том, что Бинкельбахи всегда помнили о вашей верной службе и умели платить любовью за верность. Но сегодня вы ведете себя как дикари, как язычники, множа братоубийство и насилие на родной земле. Наши добрые подданные напуганы, их стенания потрясают стены Нашего замка, и нам с вами остаётся лишь гадать, что постигнет нас раньше – королевский ли гнев, гнев ли Божий – или же меч витильских еретиков, которые только и ждут первого знака нашей с вами слабости, чтобы всей мощью обрушиться на этот мирный край и предать его огню. Господа… (Конрад закашлялся: всё это время он пытался говорить «по-взрослому», басить ломающимся голоском хилого пятнадцатилетнего подростка, и к концу своей речи уже через слово срывался на хрип). Господа, я далёк от того, чтобы начинать искать виноватых. Но вы должны признать: единственное, что вы можете, нет, что вы должны сделать, и сделать немедленно – это дать Нам священную клятву немедленно прекратить распрю и впредь поддерживать мир между вашими благородными домами. Я же, со своей стороны, гарантирую вам своё прощение, прощение моего отца и королевское прощение. Что же до ваших взаимных обид и претензий, то мы с Его Преосвященством готовы внимательнейшим образом выслушать их и разобрать, дабы разрешить к взаимному…
– Достойный лэрд, – иронией Карла Лютцова можно было подковы гнуть, – Вы, несомненно, прекрасно образованы, и Ваше красноречие заслуживает всяческих похвал. Беда лишь в том, что время красивых слов между нашими Домами окончено. Вы знаете законы, вы взываете к законам, но голос крови выше закона и отменяет действие любого закона. Допустим, мы с кузеном Дитрихом сейчас дадим… обещание уважать королевский мир. Что ж – через час-другой где-нибудь в подворотне передерутся наши слуги, за них вступятся хозяева – и вот вам новая стычка. Если мы дадим клятву – значит, уже завтра мы станем клятвопреступниками. Вы хотите, чтобы в день Суда нам был поставлен в вину ещё и этот грех? Достойный лэрд, я понимаю Ваше беспокойство, но – увы, Вы требуете от нас невозможного. Наши обиды смоет кровь. Сказать иное – значит, солгать, а лгать я не привык. Даже таким, как Вы… или как кузен Дитрих.
– Боюсь, лэрд, сегодня я вынужден согласиться… с кузеном Карлом. – Дитрих был печален. Черт побери, из мальчика вышел бы прекрасный законник или стоящий проповедник, он мог бы достичь многого – будь он вторым сыном. Не первым. Не наследником Альберта. – Кёппели всегда хранили верность Дому Бинкельбахов, и не мне нарушать этот обычай. Я готов принести клятву – за себя и за своих родичей. Но я не верю, что Монтеберги принесут такую же клятву, а если принесут – не верю, что станут её соблюдать. Полагаю, впрочем, что и они не поверят моей клятве, сколь бы искренне я не давал её. Мне жаль, лэрд, но сегодня миру и прощению места нет. Настало время крови – вы сами поймёте это, когда…
– Когда стану старше. Ну разумеется. – Конрад перестал басить, и, кажется, перестал строить из себя наследника. Ему ведь только пятнадцать, снова подумал Дитрих. – Что ж, господа мои, я поставлю вопрос иначе. Сегодня я правлю в этой марке – милостью короля и волей моего отца, графа Альберта фон Бинкельбаха. Вы оба много старше меня, и вам смешны мои увещевания. Раз так, я обращаюсь к вам как повелитель к подданным. Вы должны обещать мне немедленно прекратить распрю между домами Кёппель и Монтеберг (Не то, опять не то! Ну что бы ему помянуть Монтебергов первыми, уж Дитрих-то не посчитал бы такое за обиду!). В противном случае мне придётся считать вас мятежниками – и действовать подобающим образом.
Карл Лютцов, Большой Карл, как его звали в городе, фыркнул, но хохот все же сдержал.
– Ну разумеется, лэрд. Я обещаю, что приму меры для того, чтобы наша распря с Кёппелями закончилась в ближайшее время, ко взаимному… удовлетворению и ко всеобщему благу. Кузен Дитрих?
– Да. – Дитрих решил быть краток. Он поговорит с парнем после, когда Монтеберг отправится восвояси. Только пятнадцать – но, чёрт побери, это же целых пятнадцать, пятнадцать лет рядом со старым Альбертом! Неужели мальчик настолько наивен? Дитрих поднял глаза и наткнулся на взгляд Конрада. Наследник едва заметно качнул головой. Отрицательно. Разговора не будет.
– Благодарю и на этом, господа. Рад, что хотя бы на словах вы по-прежнему чтите законы Божеские и человеческие. Надеюсь, что слова не разойдутся у вас с делом. В любом случае, это последний раз, когда я прошу вас о мире – для вашего блага и для блага Драйтайлига. Не смею вас более задерживать.
Не взглянув друг на друга, Кёппель и Монтеберг молча откланялись, вернулись к своей челяди и отправились по домам. До захода солнца в городе было тихо, но горожане радоваться не спешили – затишья уже случались, и не раз. За час до полуночи из переулка Святой Бландины, что напротив женского монастыря, раздался лязг оружия и вопли дерущихся. Через пару часов, когда шум затих, в переулок рискнула сунуться городская стража. Привычная картина в мерцающем свете факелов – брызги крови, изувеченные тела… схватка, по всему видать, вышла свирепой – из переулка вынесли одиннадцать трупов, да нашли дюжину раненых – при том что кого-то прибрали свои, и у кого-то хватило сил уйти самому…
Городские ворота были закрыты наглухо – до утра, как положено, мышь не проскочит! – однако в три часа пополуночи в замке уже знали о новом нарушении королевского мира. В замке ждали этого и были готовы.
В четыре в город вошли Белые Орлы Бинкельбахов.
***
Городские ворота были взяты, как принято в приграничье – без шума. Нет, городская стража не спала и не перепилась. Стражники просто не привыкли, не могли привыкнуть к таким нападениям – тех, кто мог бы так напасть, отсекали приграничные крепости. Для того они и стояли, крепости, возле каждого перевала. А тут – смотришь на чернеющий город да на большую дорогу, едва заметную в предрассветных сумерках, поглядываешь, послушиваешь… и тут тебя хватают сзади, разворачивают, впечатывают в стену спиной, и широкий клинок рыбацкого ножа вспыхивает возле твоей глотки… и тут же исчезает. Но ты знаешь – если нужно, он появится снова, быстрее, чем ты сам успеешь не потянуться – подумать потянуться за оружием, и тихий голос откуда-то из тени под стеной шепчет твоему командиру: «Сударь, у ворот его сиятельство Конрад, барон фон Люген, законный правитель города и марки, и дело его не терпит отлагательств. Соблаговолите открыть ворота, сударь…» – и да, командир отдаёт приказ. А ты его выполняешь. Кто бы не выполнил…
Рота безмолвно протекла в ворота, и решетка опустилась снова. Стражники с потерянным видом стояли под стеной – кажется, про них забыли, и слава богу, что забыли. Конрад, верхом, без кольчуги, с одним палашом на бедре, переговаривался с седым усачом в берете. Рихард фон Редигер. Капитан гвардейцев.
– Сэр Рихард, как бы то ни было, поднимать бургомистра и членов городского совета придется Вам. Мы пришли не творить насилие, но остановить насилие. А значит, нашим добрым подданным надлежит оказывать почёт… по возможности, конечно. Возьмите с собой пару гвардейцев… и да, я полагаю, эти господа (кивок на стражников) будут для вас лучшими провожатыми – заодно и засвидетельствуют, что невиновным бояться нечего. Конечно, без Вас будет труднее захватить виновных…
– Ничего, – кивнул старик, – я понимаю. Сегодня я прежде всего – Очень Важное Лицо. Ну, Мешко и Фрицек – мои лучшие сержанты. Ошибки не будет.
– Отлично. Господа? (подъехали двое) Задача ясна? Оба Дома должны быть захвачены быстро. Никакого кровопролития – без серьезной необходимости. Но и сопротивления не допускать. Ни сопротивления, ни боевых потерь. Обе семьи начали вербовать наёмников… возможно, среди них попадутся неразумные люди. И помните, на площадь надлежит доставить каждого. Мужчин, женщин, стариков и детей… больных и раненых. Всех. Старших – в кандалах и с верёвкой на шее. Берите по полусотне верховых и приступайте.
Отряд конников втянулся в городские переулки, сразу превратившись в невнятное эхо от стука копыт по мостовой. Стражники по-прежнему ни черта не понимали, однако было ясно – ни их самих, ни горожан, которых вообще-то долг велит беречь и защищать, никто убивать или грабить вроде бы не собирается. По приказу старого рыцаря они подняли с земли брошенные пики и нехотя двинулись за ним следом, к сердцу Торгового города.
– Юрген, возьмите под охрану ворота. Город должен быть закрыт полностью. – короткое совещание, и еще десятка два гвардейцев растворяются в темноте. – Прочим строиться. Зажигайте факелы – и с богом, господа.
***
Рота шла по Торговому Городу. Впереди медленно ехал небольшой конный отряд, Конрад и за ним десяток латников. Ехали молча, не поворачивая голов, латники не поднимали забрал. Следом три черных тяжеловоза, запряженных цугом, волокли тяжелую повозку, поблескивающую в мерцании факелов золоченой резьбой. На повозке молоденький гвардеец, на вид не старше самого барона, мерно колотил в полковой барабан – чудовищный бронзовый котел хагиджитской работы с натянутой поверху кожей, судя по размерам котла и весу колотушек – не иначе как слоновьей. Следом мерным шагом шла пехота. Кованые сапоги били по камням, через шаг им отвечали удары стальных алебардных пяток. Гвардейцы из двух крайних рядов время от времени колотили остриями алебард по ставням окрестных домов. Внезапно взревел тревожный рог на городских воротах, и ревел уже не останавливаясь – гвардейцы сменяли друг друга и трубили не жалея сил. Чуть позже посыльный добрался до собора – и с колокольни ударил набат. Ему ответили колокола монастыря и церквушек в предместьях, колокол ратуши и колокол университетской Ассамблеи.
Процессия вышла на соборную площадь. Епископ, в полном облачении, стоял у Врат в сопровождении клира и рыцарей-вассалов. Происходящее явно не стало для него неожиданностью. С разных концов площади подтягивались к паперти городские магистраты, «со всем возможным почтением» вытряхнутые капитаном Редигером из постелей – перепуганные, заспанные, одетые как попало… Подходили разбуженные горожане. В основном мужчины, некоторые с оружием. В собирающейся толпе кое-где темнели студенческие мантии. Конрад спешился у паперти, поднялся по ступеням и преклонил колено. Дождался благословляющего жеста, поцеловал руку епископа и встал, обернувшись к площади. Гвардейцы остановились у подножия лестницы полукругом, лицом к собору, оставив перед собой пустую площадку. Барабан замер, прекратился и бой набата. Два горниста вышли на фланги и, развернувшись к городу, протрубили «Слушайте все!». Опущенное из верхних окон, фасад собора перекрыло полотнище флага. Белое на синем.
– Привести обвиняемых, – скомандовал Конрад. Скомандовал явно для собравшихся горожан. На площадь с двух сторон уже входили еще две процессии. Молча.
Белые лица. Исцарапанные руки, из мужчин многие – со свежими кровоподтёками, в рваной одежде, кое-кто с наспех перевязанными ранами. Многие в одном белье. Дети, цепляющиеся за руки матерей.
Кёппели и Монтеберги.
И безмолвная цепь всадников, отсекающая пленных от города и толпы горожан. Тусклые кольчуги. Обнаженные палаши. Арбалеты и пистоли на луке седла. Орлы нанесли удар – и готовы были нанести второй. Смертельный.
Дитриха и Карла Лютцова вели впереди процессий, почти тащили за веревки, наброшенные на шею. Оба шли безропотно, но у подножия лестницы Большой Карл скользнул взглядом по фигуре епископа и, возможно, ожидая его поддержки, попытался отбросить руку гвардейца, надавившую на его загривок. Пятки двух алебард тут же ударили его под колени, третья древком «погладила» поперёк хребта, и грузный Монтеберг, хрипя и задыхаясь, рухнул на колени у ног Конрада. Дитрих опустился на колени сам, без сопротивления. Что бы ни случилось дальше – избежать этого, очевидно, уже нельзя.
– Сударь мой Карл… – оказывается, Конрад умел иронизировать. – И сударь мой Дитрих. Клянусь Богом, я не хотел этой встречи. Ещё вчера вы могли покончить ваши счёты, сохранив достоинство и честь. Я дал вам эту возможность, вы её попрали. Я предупредил вас о последствиях – вы не захотели меня слушать. Еще вчера ваша свара могла считаться делом чести, сегодня она стала мятежом. Вы, сударь мой Карл, что-то говорили о том, что кровь сильнее закона? Что ж, ныне с вами говорит Закон, и вы чувствуете его силу на себе. Монсеньор, – обратился он к епископу, – и Вы, Ваша Честь, – кивок в сторону бургомистра, – по праву и по обычаю за вами – наряду с владетельным графом – полномочия Высшего суда. И поскольку я пришёл сюда как обвинитель, то прошу вас быть судьями.
Епископ мрачно кивнул. Бургомистр, кряхтя, поднялся по лестнице, с видимым трудом преклонил артритные колени, затем поднялся и встал рядом с прелатом.
– Карл Лютцов фон Монтеберг. Дитрих фон Кёппель. Ныне я обвиняю вас в нарушении королевского мира, в мятеже против Бога, против Короны и против власти вашего сюзерена (Большого Карла трясло. Когда его вытаскивали из дому, заковывали, били, волокли на площадь – он все еще не терял надежды и гонора: надеялся на свое влияние, надеялся призвать горожан на свою сторону, обвинив мальчишку Бинкельбаха в захвате города, надеялся на покровительство епископа – но формальное обвинение в измене ставило его вне закона, лишая даже права на защитное слово). Вы виновны словом, делом и небрежением долга, что требовал от вас увещевать ваших родичей и ваших слуг, призывая их к миру, прощению и христианской любви, а не звать к пролитию братской крови. За это я объявляю вас изменниками и предателями. Что скажет высокий суд?
– Виновны, – уронил епископ и отвернулся.
– Да… как его… Виновны. Оба. – бургомистра, кума и свата Монтебергов, мутило, но ничего другого он ответить не мог, скажи он другое – завтра, того и гляди, сам окажется перед королевским судом с верёвкой на шее… черт бы побрал этого юнца, кто ж подумать-то мог…
– Наказание за измену? – Конрад не давал бургомистру передышки.
– …
– Наказание за измену, Ваша Честь?
– Да… как его… Смерть.
– Sic restaurata in iustitia et pax! – древняя, с Имперских времён, формула подтверждения приговора. Два гвардейца синхронно шагнули к приговорённым, толчком заставили склонить головы. Лязгнули палаши.
– Остановитесь, господа. – Конрад повелительным жестом отстранил гвардейцев и внезапно спустился вниз по лестнице, оказавшись рядом с пленниками. Теперь он говорил тихо, очень тихо, хотя замерший в ужасе город, кажется, всё равно слышал каждое слово.
– Сударь мой Дитрих и сударь мой Карл, ваши родичи уже пролили достаточно крови на эти камни. В память о ваших былых заслугах перед Нашим домом, перед городом и Короной, я готов даровать вам пощаду и прощение. При условии, что в присутствии магистратов и монсеньора епископа вы принесёте клятву хранить мир. Не просто клятву, которую можно нарушить, о нет. Вы поклянётесь своим именем и своим имуществом, своей верностью Короне и надеждой на спасение души, поклянётесь за себя, своих родных, близких, чад и домочадцев. Вы поклянетесь, что ваши Дома не станут вредить друг другу ни оружием, ни ядом, ни колдовством, ни проклятием, ни лживым словом, и не станут просить, принуждать или нанимать для этого третьих лиц. Если клятва будет нарушена – намеренно или нет – ваши Дома окажутся вне закона и будут уничтожены, а ваши души и души ваших детей будут прокляты. И если… (Конрад сглотнул) да, если любой из вас промедлит с согласием или попытается слукавить, принося клятву – клясться будет уже новый глава вашего рода. Будет клясться и смотреть, как голова ослушника катается перед ним в пыли. А если промедлит он, судари мои, помните – я готов рубить головы одну за другой, пока не дойдет очередь до тех, кто не владеет по малолетству даром слова и за кого поклянутся добрые горожане, взявшие на себя опеку над остатками ваших Домов и вашего имущества.
…Разумеется, они поклялись. Строй всадников разомкнулся, кавалерия полка медленно и чётко, как на ристалище, прогарцевала через площадь и пристроилась в голову гвардейской колонны. С развёрнутыми знамёнами, с барабанным боем Белые Орлы Бинкельбахов покидали Драйтайлиг – под изумлённый шепоток горожан, под испуганные рыдания отходящих от пережитого кошмара Кёппелей и Монтебергов. Четверо слуг с натугой поднимали под руки Большого Карла – старика не держали ноги. Дитрих, отряхнув колени, посмотрел вверх. Он увидел взгляд Конрада. И кивок. Согласие. Разговор состоится.
Прихрамывая, Дитрих поднялся по ступеням. Он больше не опускал голову – пожалуй, кланялся он сегодня достаточно. Не опускал и взгляда. Конрад цепко смотрел в ответ.
– Сударь мой Дитрих?
– Милорд… Я хотел спросить. Когда я узнал о той стычке… первое, о чем я подумал – нужно бежать. Собирать всех и бежать в наше имение в Фальце. Вы были там, вы знаете – это настоящая крепость, как и загородный дом Монтебергов. Я – не побежал. Я подумал, что этим предал бы нашу верность Вашему дому – навсегда. Но кузен Карл… Что, если бы побежал – он?
– Вам нужно знать, сударь мой Дитрих, – Конрад отвечал с видимым удовольствием, как школяр после блестяще выдержанного экзамена, – что, по донесениям разведки, витильцы ведут себя смирно и не помышляют о нападении – по крайней мере, до первого снега. А раз так, нет надобности держать войска в крепостях… постоянно. Поэтому ещё неделю назад, когда стало ясно, что нашего с вами разговора не избежать, я приказал снять с границы всё, кроме боевого охранения. Белые Орлы умеют двигаться скрытно, а приезжих, вашими стараниями, в городе не густо. Не удивительно, что никто не заметил – Драйтайлиг обложен по всем правилам, как лиса в норе, все дороги и тропы под охраной, так что беглецы ушли бы не далее, чем до ближайшего перекрёстка. Теперь, конечно, осада будет снята, и дежурные роты вернутся к месту службы. Кстати, я должен отдать этот приказ, поэтому откланиваюсь. Доброго вам дня, господа.
Юноша вскочил в седло, залихватски развернул коня на месте и взял в карьер. Дитрих смотрел вслед наследнику Альберта.
Суслик?
Маленький, тонкий в кости, порой сутуловатый… не суслик, нет. Кто-то столь же безобидный на вид – но при этом смертоносный.
- П...ц. – прошипел вслед удаляющемуся всаднику Большой Карл.
Это прозвище Конрад носил ещё лет двадцать – до тех пор, пока его сын не заслужил своё.
P.S. В полку и в замке есть открытые вакансии
Площадь Святого Вита
Площадь Святого Вита
Королевский Войсковой Реестр за четыреста лет переписывался не дважды, так что нынешний полк Пограничной Гвардии Драйтайлига числился там под разными именами. А вот в городе их спокон веку называли Белыми Орлами Бинкельбахов, за гербовые нашивки – белые на синем. Хотя ведь и кого попало орлами не зовут. И, пожалуй, гвардейцев в Драйтайлиге любили. Может, потому, что те отрывались в городе весело, с шиком и без лишней злости – сами не считали горожан за врагов, да и золота за свои кутежи, от графских щедрот, не жалели. А может, ещё и потому, что Бинкельбахи отродясь не держали в замке больше роты враз. «Нам с Драйтайлигом, – говаривал старый граф Альберт, – найдется, чего делить. Слава Господу, живем не бедно. Ну так уж мы и поделим, на то нам язык дан, а для рук и для вот этого (тут он оглаживал рукоять боевого топора – иного оружия не признавал) нам, эвон, за стеной работы хватит. Мне с моим городом не воевать».
Что да, то да, за городскими стенами работы для топора хватало. Четыреста лет – не слишком долгий срок, и в Драйтайлиге до сих пор зимними вечерами рассказывали, бывало, о том, как жилось здесь, на Витильской границе, до прихода Бинкельбахов. Без защиты Белого Орла. Так что гвардейцев горожане любили. Было за что.
В замке стояла рота – для почета, для порядка, ну и вообще – нельзя лэрду пограничной марки без военной силы под руками. Заодно старый граф мог самолично гвардейцев муштровать, и жалости в этом деле, говорят, не ведал. Но всё равно замковая служба считалась у Орлов вроде отдыха – время от времени роты сменяли друг друга, одна занимала посты у парадных ворот и на башнях, другая уходила охранять пограничные крепости. Эта замена не считалась праздником – дело обычное, да и в праздники Орлы не ходили по городу торжественным маршем – как-то не повелось. Не часто видели горожане больше десятка гвардейцев враз.
В общем, до того рассвета, когда Белые Орлы, гремя алебардами, вошли на улицы Драйтайлига, в городе не думали о том, как же их, Орлов, на самом деле много.
***
Говорят, что первый из Бинкельбахов так лютовал в Крестовом походе, что бесноватые хагиджитские монахи решили его страшно проклясть – вместе с потомством, до сорокового колена. И хотя воинов Христовых защищали и молитвы, и реликвии, и власть Святого креста – но, по грехам Бинкельбаха, попустил Господь, и проклятие до него всё же добралось, хотя и не в полную силу. Из похода он вернулся живёхонек, со славой и добычей, но прожил недолго – умер дурной смертью, без покаяния, даже и сына-наследника на руках подержать, сказывают, не успел. А с наследниками иначе вышло: посмотреть – вроде семья как семья, и почет при них, и сила, и богатство, а дураки или там уроды рождаются не чаще, чем у прочих. Только вот не было случая, чтобы какой из Бинкельбахов походил на своего отца или, как порой бывает, на деда. Лет двести назад горожане затеяли было ставки делать – мол, кто лучше других угадает, каков вырастет наследничек, тому и выигрыш. Угадал тогдашний граф, да так угадал, что поставил будто бы золотую крону, а в кошель положил мало не полторы тысячи. На том игра и закончилась, но о проклятии временами шептались. Йольской ночью, под винцо да у горящего камина – милое дело…
В благородном семействе Кёппелей в ответ на эти слухи обычно пожимали плечами. Дескать, были мы в том походе, дрались не хуже прочих, и тот самый первый Бинкельбах не за просто так нашего предка землями жаловал. Только вот о проклятии мы не слыхивали. Сказки это. Но сегодня, глядя на Конрада, барона фон Люген, законного наследника Альберта фон Бинкельбаха, Дитрих фон Кёппель невольно вспоминал эти сказки. А куда денешься – Конрад походил на графа Альберта вот примерно как суслик на росомаху. Проклятие там или нет, но с сыном старику не повезло.
Был бы дома старый граф – всей этой истории просто не было бы. Конечно, свара Кёппелей с Монтебергами тянулась мало не со времён вот того самого, первого Бинкельбаха, бывало, что и до драки доходило, но в последние полгода на улицах Драйтайлига кипела война – маленькая, аккуратная война «для своих», без лишних разрушений, без порчи имущества, да и погибших по пальцам пересчитать – это, конечно, если каждую стычку считать по отдельности. И все же это была война, от которой горожане в страхе прятались по домам, молясь, чтобы «эти Равноуважаемые» не пожгли под горячую руку город. А трясущиеся горожане – прямой убыток ремеслу и торговле. Приезжие купцы тем паче начали объезжать город стороной, уже и прижившиеся торгаши с Гостевого подворья потянулись – кто в столицу, кто через пролив, а кто и к еретикам. Все с извинениями, дела-де зовут, закончим – вернёмся… Ярмарки в этом году почитай что и не было. Монсеньор епископ глотку сорвал – проповеди о христианской любви и всепрощении читать да гневом Божьим грозить нарушителям королевского мира, а мира всё нет, да и не будет. И Дитрих понимал это лучше многих. Не бывать миру, пока на мостовые не прольётся кровь последнего из Монтебергов. Или последнего из Кёппелей.
Да, граф Альберт такого не позволил бы. Альберт не любил, когда в его городе его подданные убивают других его подданных и мешают торговле – в том числе и его торговле. И Альберт мог бы одним рыком загнать междоусобицу туда, откуда она выползла. Ему просто не посмели бы перечить, и он, Дитрих, и эта надменная скотина Карл Лютцов, патриарх Монтебергов… да, Альберту достаточно было потребовать – и мы принесли бы клятву мира. За себя и за свои Дома – и такую клятву, что никто не рискнул бы её нарушить. Но Альберт на юге, командует королевскими войсками, и ТОЙ войне пока конца не видно. А этот… может быть, он и справился бы с делами отца, если бы дела шли хорошо, но при нынешнем раскладе… да, о чём это он?
– Разумеется, господа, теперь между вашими семьями кровь, безмерно отягощающая старые обиды. Но, как бы то ни было, вы подданные моего отца, чьей властью я говорю с вами, вы подданные Его Величества, вы христиане, наконец. И вы, ваши дома – лучшие из лучших в этом городе, так было всегда и, надеюсь, так всегда будет. Вам, сударь мой Карл, известно, с каким уважением я и мои предки всегда относились к Вашей семье. Равно как и вам, сударь мой Дитрих, я вряд ли должен напоминать о том, что Бинкельбахи всегда помнили о вашей верной службе и умели платить любовью за верность. Но сегодня вы ведете себя как дикари, как язычники, множа братоубийство и насилие на родной земле. Наши добрые подданные напуганы, их стенания потрясают стены Нашего замка, и нам с вами остаётся лишь гадать, что постигнет нас раньше – королевский ли гнев, гнев ли Божий – или же меч витильских еретиков, которые только и ждут первого знака нашей с вами слабости, чтобы всей мощью обрушиться на этот мирный край и предать его огню. Господа… (Конрад закашлялся: всё это время он пытался говорить «по-взрослому», басить ломающимся голоском хилого пятнадцатилетнего подростка, и к концу своей речи уже через слово срывался на хрип). Господа, я далёк от того, чтобы начинать искать виноватых. Но вы должны признать: единственное, что вы можете, нет, что вы должны сделать, и сделать немедленно – это дать Нам священную клятву немедленно прекратить распрю и впредь поддерживать мир между вашими благородными домами. Я же, со своей стороны, гарантирую вам своё прощение, прощение моего отца и королевское прощение. Что же до ваших взаимных обид и претензий, то мы с Его Преосвященством готовы внимательнейшим образом выслушать их и разобрать, дабы разрешить к взаимному…
– Достойный лэрд, – иронией Карла Лютцова можно было подковы гнуть, – Вы, несомненно, прекрасно образованы, и Ваше красноречие заслуживает всяческих похвал. Беда лишь в том, что время красивых слов между нашими Домами окончено. Вы знаете законы, вы взываете к законам, но голос крови выше закона и отменяет действие любого закона. Допустим, мы с кузеном Дитрихом сейчас дадим… обещание уважать королевский мир. Что ж – через час-другой где-нибудь в подворотне передерутся наши слуги, за них вступятся хозяева – и вот вам новая стычка. Если мы дадим клятву – значит, уже завтра мы станем клятвопреступниками. Вы хотите, чтобы в день Суда нам был поставлен в вину ещё и этот грех? Достойный лэрд, я понимаю Ваше беспокойство, но – увы, Вы требуете от нас невозможного. Наши обиды смоет кровь. Сказать иное – значит, солгать, а лгать я не привык. Даже таким, как Вы… или как кузен Дитрих.
– Боюсь, лэрд, сегодня я вынужден согласиться… с кузеном Карлом. – Дитрих был печален. Черт побери, из мальчика вышел бы прекрасный законник или стоящий проповедник, он мог бы достичь многого – будь он вторым сыном. Не первым. Не наследником Альберта. – Кёппели всегда хранили верность Дому Бинкельбахов, и не мне нарушать этот обычай. Я готов принести клятву – за себя и за своих родичей. Но я не верю, что Монтеберги принесут такую же клятву, а если принесут – не верю, что станут её соблюдать. Полагаю, впрочем, что и они не поверят моей клятве, сколь бы искренне я не давал её. Мне жаль, лэрд, но сегодня миру и прощению места нет. Настало время крови – вы сами поймёте это, когда…
– Когда стану старше. Ну разумеется. – Конрад перестал басить, и, кажется, перестал строить из себя наследника. Ему ведь только пятнадцать, снова подумал Дитрих. – Что ж, господа мои, я поставлю вопрос иначе. Сегодня я правлю в этой марке – милостью короля и волей моего отца, графа Альберта фон Бинкельбаха. Вы оба много старше меня, и вам смешны мои увещевания. Раз так, я обращаюсь к вам как повелитель к подданным. Вы должны обещать мне немедленно прекратить распрю между домами Кёппель и Монтеберг (Не то, опять не то! Ну что бы ему помянуть Монтебергов первыми, уж Дитрих-то не посчитал бы такое за обиду!). В противном случае мне придётся считать вас мятежниками – и действовать подобающим образом.
Карл Лютцов, Большой Карл, как его звали в городе, фыркнул, но хохот все же сдержал.
– Ну разумеется, лэрд. Я обещаю, что приму меры для того, чтобы наша распря с Кёппелями закончилась в ближайшее время, ко взаимному… удовлетворению и ко всеобщему благу. Кузен Дитрих?
– Да. – Дитрих решил быть краток. Он поговорит с парнем после, когда Монтеберг отправится восвояси. Только пятнадцать – но, чёрт побери, это же целых пятнадцать, пятнадцать лет рядом со старым Альбертом! Неужели мальчик настолько наивен? Дитрих поднял глаза и наткнулся на взгляд Конрада. Наследник едва заметно качнул головой. Отрицательно. Разговора не будет.
– Благодарю и на этом, господа. Рад, что хотя бы на словах вы по-прежнему чтите законы Божеские и человеческие. Надеюсь, что слова не разойдутся у вас с делом. В любом случае, это последний раз, когда я прошу вас о мире – для вашего блага и для блага Драйтайлига. Не смею вас более задерживать.
Не взглянув друг на друга, Кёппель и Монтеберг молча откланялись, вернулись к своей челяди и отправились по домам. До захода солнца в городе было тихо, но горожане радоваться не спешили – затишья уже случались, и не раз. За час до полуночи из переулка Святой Бландины, что напротив женского монастыря, раздался лязг оружия и вопли дерущихся. Через пару часов, когда шум затих, в переулок рискнула сунуться городская стража. Привычная картина в мерцающем свете факелов – брызги крови, изувеченные тела… схватка, по всему видать, вышла свирепой – из переулка вынесли одиннадцать трупов, да нашли дюжину раненых – при том что кого-то прибрали свои, и у кого-то хватило сил уйти самому…
Городские ворота были закрыты наглухо – до утра, как положено, мышь не проскочит! – однако в три часа пополуночи в замке уже знали о новом нарушении королевского мира. В замке ждали этого и были готовы.
В четыре в город вошли Белые Орлы Бинкельбахов.
***
Городские ворота были взяты, как принято в приграничье – без шума. Нет, городская стража не спала и не перепилась. Стражники просто не привыкли, не могли привыкнуть к таким нападениям – тех, кто мог бы так напасть, отсекали приграничные крепости. Для того они и стояли, крепости, возле каждого перевала. А тут – смотришь на чернеющий город да на большую дорогу, едва заметную в предрассветных сумерках, поглядываешь, послушиваешь… и тут тебя хватают сзади, разворачивают, впечатывают в стену спиной, и широкий клинок рыбацкого ножа вспыхивает возле твоей глотки… и тут же исчезает. Но ты знаешь – если нужно, он появится снова, быстрее, чем ты сам успеешь не потянуться – подумать потянуться за оружием, и тихий голос откуда-то из тени под стеной шепчет твоему командиру: «Сударь, у ворот его сиятельство Конрад, барон фон Люген, законный правитель города и марки, и дело его не терпит отлагательств. Соблаговолите открыть ворота, сударь…» – и да, командир отдаёт приказ. А ты его выполняешь. Кто бы не выполнил…
Рота безмолвно протекла в ворота, и решетка опустилась снова. Стражники с потерянным видом стояли под стеной – кажется, про них забыли, и слава богу, что забыли. Конрад, верхом, без кольчуги, с одним палашом на бедре, переговаривался с седым усачом в берете. Рихард фон Редигер. Капитан гвардейцев.
– Сэр Рихард, как бы то ни было, поднимать бургомистра и членов городского совета придется Вам. Мы пришли не творить насилие, но остановить насилие. А значит, нашим добрым подданным надлежит оказывать почёт… по возможности, конечно. Возьмите с собой пару гвардейцев… и да, я полагаю, эти господа (кивок на стражников) будут для вас лучшими провожатыми – заодно и засвидетельствуют, что невиновным бояться нечего. Конечно, без Вас будет труднее захватить виновных…
– Ничего, – кивнул старик, – я понимаю. Сегодня я прежде всего – Очень Важное Лицо. Ну, Мешко и Фрицек – мои лучшие сержанты. Ошибки не будет.
– Отлично. Господа? (подъехали двое) Задача ясна? Оба Дома должны быть захвачены быстро. Никакого кровопролития – без серьезной необходимости. Но и сопротивления не допускать. Ни сопротивления, ни боевых потерь. Обе семьи начали вербовать наёмников… возможно, среди них попадутся неразумные люди. И помните, на площадь надлежит доставить каждого. Мужчин, женщин, стариков и детей… больных и раненых. Всех. Старших – в кандалах и с верёвкой на шее. Берите по полусотне верховых и приступайте.
Отряд конников втянулся в городские переулки, сразу превратившись в невнятное эхо от стука копыт по мостовой. Стражники по-прежнему ни черта не понимали, однако было ясно – ни их самих, ни горожан, которых вообще-то долг велит беречь и защищать, никто убивать или грабить вроде бы не собирается. По приказу старого рыцаря они подняли с земли брошенные пики и нехотя двинулись за ним следом, к сердцу Торгового города.
– Юрген, возьмите под охрану ворота. Город должен быть закрыт полностью. – короткое совещание, и еще десятка два гвардейцев растворяются в темноте. – Прочим строиться. Зажигайте факелы – и с богом, господа.
***
Рота шла по Торговому Городу. Впереди медленно ехал небольшой конный отряд, Конрад и за ним десяток латников. Ехали молча, не поворачивая голов, латники не поднимали забрал. Следом три черных тяжеловоза, запряженных цугом, волокли тяжелую повозку, поблескивающую в мерцании факелов золоченой резьбой. На повозке молоденький гвардеец, на вид не старше самого барона, мерно колотил в полковой барабан – чудовищный бронзовый котел хагиджитской работы с натянутой поверху кожей, судя по размерам котла и весу колотушек – не иначе как слоновьей. Следом мерным шагом шла пехота. Кованые сапоги били по камням, через шаг им отвечали удары стальных алебардных пяток. Гвардейцы из двух крайних рядов время от времени колотили остриями алебард по ставням окрестных домов. Внезапно взревел тревожный рог на городских воротах, и ревел уже не останавливаясь – гвардейцы сменяли друг друга и трубили не жалея сил. Чуть позже посыльный добрался до собора – и с колокольни ударил набат. Ему ответили колокола монастыря и церквушек в предместьях, колокол ратуши и колокол университетской Ассамблеи.
Процессия вышла на соборную площадь. Епископ, в полном облачении, стоял у Врат в сопровождении клира и рыцарей-вассалов. Происходящее явно не стало для него неожиданностью. С разных концов площади подтягивались к паперти городские магистраты, «со всем возможным почтением» вытряхнутые капитаном Редигером из постелей – перепуганные, заспанные, одетые как попало… Подходили разбуженные горожане. В основном мужчины, некоторые с оружием. В собирающейся толпе кое-где темнели студенческие мантии. Конрад спешился у паперти, поднялся по ступеням и преклонил колено. Дождался благословляющего жеста, поцеловал руку епископа и встал, обернувшись к площади. Гвардейцы остановились у подножия лестницы полукругом, лицом к собору, оставив перед собой пустую площадку. Барабан замер, прекратился и бой набата. Два горниста вышли на фланги и, развернувшись к городу, протрубили «Слушайте все!». Опущенное из верхних окон, фасад собора перекрыло полотнище флага. Белое на синем.
– Привести обвиняемых, – скомандовал Конрад. Скомандовал явно для собравшихся горожан. На площадь с двух сторон уже входили еще две процессии. Молча.
Белые лица. Исцарапанные руки, из мужчин многие – со свежими кровоподтёками, в рваной одежде, кое-кто с наспех перевязанными ранами. Многие в одном белье. Дети, цепляющиеся за руки матерей.
Кёппели и Монтеберги.
И безмолвная цепь всадников, отсекающая пленных от города и толпы горожан. Тусклые кольчуги. Обнаженные палаши. Арбалеты и пистоли на луке седла. Орлы нанесли удар – и готовы были нанести второй. Смертельный.
Дитриха и Карла Лютцова вели впереди процессий, почти тащили за веревки, наброшенные на шею. Оба шли безропотно, но у подножия лестницы Большой Карл скользнул взглядом по фигуре епископа и, возможно, ожидая его поддержки, попытался отбросить руку гвардейца, надавившую на его загривок. Пятки двух алебард тут же ударили его под колени, третья древком «погладила» поперёк хребта, и грузный Монтеберг, хрипя и задыхаясь, рухнул на колени у ног Конрада. Дитрих опустился на колени сам, без сопротивления. Что бы ни случилось дальше – избежать этого, очевидно, уже нельзя.
– Сударь мой Карл… – оказывается, Конрад умел иронизировать. – И сударь мой Дитрих. Клянусь Богом, я не хотел этой встречи. Ещё вчера вы могли покончить ваши счёты, сохранив достоинство и честь. Я дал вам эту возможность, вы её попрали. Я предупредил вас о последствиях – вы не захотели меня слушать. Еще вчера ваша свара могла считаться делом чести, сегодня она стала мятежом. Вы, сударь мой Карл, что-то говорили о том, что кровь сильнее закона? Что ж, ныне с вами говорит Закон, и вы чувствуете его силу на себе. Монсеньор, – обратился он к епископу, – и Вы, Ваша Честь, – кивок в сторону бургомистра, – по праву и по обычаю за вами – наряду с владетельным графом – полномочия Высшего суда. И поскольку я пришёл сюда как обвинитель, то прошу вас быть судьями.
Епископ мрачно кивнул. Бургомистр, кряхтя, поднялся по лестнице, с видимым трудом преклонил артритные колени, затем поднялся и встал рядом с прелатом.
– Карл Лютцов фон Монтеберг. Дитрих фон Кёппель. Ныне я обвиняю вас в нарушении королевского мира, в мятеже против Бога, против Короны и против власти вашего сюзерена (Большого Карла трясло. Когда его вытаскивали из дому, заковывали, били, волокли на площадь – он все еще не терял надежды и гонора: надеялся на свое влияние, надеялся призвать горожан на свою сторону, обвинив мальчишку Бинкельбаха в захвате города, надеялся на покровительство епископа – но формальное обвинение в измене ставило его вне закона, лишая даже права на защитное слово). Вы виновны словом, делом и небрежением долга, что требовал от вас увещевать ваших родичей и ваших слуг, призывая их к миру, прощению и христианской любви, а не звать к пролитию братской крови. За это я объявляю вас изменниками и предателями. Что скажет высокий суд?
– Виновны, – уронил епископ и отвернулся.
– Да… как его… Виновны. Оба. – бургомистра, кума и свата Монтебергов, мутило, но ничего другого он ответить не мог, скажи он другое – завтра, того и гляди, сам окажется перед королевским судом с верёвкой на шее… черт бы побрал этого юнца, кто ж подумать-то мог…
– Наказание за измену? – Конрад не давал бургомистру передышки.
– …
– Наказание за измену, Ваша Честь?
– Да… как его… Смерть.
– Sic restaurata in iustitia et pax! – древняя, с Имперских времён, формула подтверждения приговора. Два гвардейца синхронно шагнули к приговорённым, толчком заставили склонить головы. Лязгнули палаши.
– Остановитесь, господа. – Конрад повелительным жестом отстранил гвардейцев и внезапно спустился вниз по лестнице, оказавшись рядом с пленниками. Теперь он говорил тихо, очень тихо, хотя замерший в ужасе город, кажется, всё равно слышал каждое слово.
– Сударь мой Дитрих и сударь мой Карл, ваши родичи уже пролили достаточно крови на эти камни. В память о ваших былых заслугах перед Нашим домом, перед городом и Короной, я готов даровать вам пощаду и прощение. При условии, что в присутствии магистратов и монсеньора епископа вы принесёте клятву хранить мир. Не просто клятву, которую можно нарушить, о нет. Вы поклянётесь своим именем и своим имуществом, своей верностью Короне и надеждой на спасение души, поклянётесь за себя, своих родных, близких, чад и домочадцев. Вы поклянетесь, что ваши Дома не станут вредить друг другу ни оружием, ни ядом, ни колдовством, ни проклятием, ни лживым словом, и не станут просить, принуждать или нанимать для этого третьих лиц. Если клятва будет нарушена – намеренно или нет – ваши Дома окажутся вне закона и будут уничтожены, а ваши души и души ваших детей будут прокляты. И если… (Конрад сглотнул) да, если любой из вас промедлит с согласием или попытается слукавить, принося клятву – клясться будет уже новый глава вашего рода. Будет клясться и смотреть, как голова ослушника катается перед ним в пыли. А если промедлит он, судари мои, помните – я готов рубить головы одну за другой, пока не дойдет очередь до тех, кто не владеет по малолетству даром слова и за кого поклянутся добрые горожане, взявшие на себя опеку над остатками ваших Домов и вашего имущества.
…Разумеется, они поклялись. Строй всадников разомкнулся, кавалерия полка медленно и чётко, как на ристалище, прогарцевала через площадь и пристроилась в голову гвардейской колонны. С развёрнутыми знамёнами, с барабанным боем Белые Орлы Бинкельбахов покидали Драйтайлиг – под изумлённый шепоток горожан, под испуганные рыдания отходящих от пережитого кошмара Кёппелей и Монтебергов. Четверо слуг с натугой поднимали под руки Большого Карла – старика не держали ноги. Дитрих, отряхнув колени, посмотрел вверх. Он увидел взгляд Конрада. И кивок. Согласие. Разговор состоится.
Прихрамывая, Дитрих поднялся по ступеням. Он больше не опускал голову – пожалуй, кланялся он сегодня достаточно. Не опускал и взгляда. Конрад цепко смотрел в ответ.
– Сударь мой Дитрих?
– Милорд… Я хотел спросить. Когда я узнал о той стычке… первое, о чем я подумал – нужно бежать. Собирать всех и бежать в наше имение в Фальце. Вы были там, вы знаете – это настоящая крепость, как и загородный дом Монтебергов. Я – не побежал. Я подумал, что этим предал бы нашу верность Вашему дому – навсегда. Но кузен Карл… Что, если бы побежал – он?
– Вам нужно знать, сударь мой Дитрих, – Конрад отвечал с видимым удовольствием, как школяр после блестяще выдержанного экзамена, – что, по донесениям разведки, витильцы ведут себя смирно и не помышляют о нападении – по крайней мере, до первого снега. А раз так, нет надобности держать войска в крепостях… постоянно. Поэтому ещё неделю назад, когда стало ясно, что нашего с вами разговора не избежать, я приказал снять с границы всё, кроме боевого охранения. Белые Орлы умеют двигаться скрытно, а приезжих, вашими стараниями, в городе не густо. Не удивительно, что никто не заметил – Драйтайлиг обложен по всем правилам, как лиса в норе, все дороги и тропы под охраной, так что беглецы ушли бы не далее, чем до ближайшего перекрёстка. Теперь, конечно, осада будет снята, и дежурные роты вернутся к месту службы. Кстати, я должен отдать этот приказ, поэтому откланиваюсь. Доброго вам дня, господа.
Юноша вскочил в седло, залихватски развернул коня на месте и взял в карьер. Дитрих смотрел вслед наследнику Альберта.
Суслик?
Маленький, тонкий в кости, порой сутуловатый… не суслик, нет. Кто-то столь же безобидный на вид – но при этом смертоносный.
- П...ц. – прошипел вслед удаляющемуся всаднику Большой Карл.
Это прозвище Конрад носил ещё лет двадцать – до тех пор, пока его сын не заслужил своё.
P.S. В полку и в замке есть открытые вакансии
-
-
23.06.2017 в 08:36