И вот чудесная тропа
В холмах зеленой стороны,
То путь в Волшебную страну,
Мы по нему идти должны!
(Том Рифмач)
Я Песней Тень от солнца призвал,
Чтоб вопила она, восстав пред тобой,
Под стопами твоими прах раскалил,
Затмил над тобой небосвод голубой.
Тебя к престолу Господню вознес,
Низверг тебя в пекло, в Адский предел,
Я натрое душу твою разъял,
А – ты – меня – рыцарем – сделать – хотел!
(Р.Киплинг. Последняя песня Честного Томаса)
…Но страшно вымолвить, Дженет:
Здесь, в сказочной стране,
Приносим каждые семь лет
Мы жертву Сатане…
(Молодой Темлейн)
читать дальшеВ русском языке слова «искусство» и «искус» родственны.
Боккаччо в лекции о Данте утверждал: если бы не бедствия, испытанные великим поэтом, то несомненно, что благодаря своему гению он стал бы Богом.
«Гений» – латинский аналог греческого «даймон» - демон. Гениальность, таким образом, есть не что иное как одержимость демоном.
Просперо в финале «Бури», рассказав последнюю сказку, отказывается от волшебства и выбрасывает магическую книгу и посох.
Романтики Иенской школы создали эстетическую базу романтизма. Они провозгласили необходимость и возможность изменения мира к лучшему через прямое и косвенное, посредством романтической иронии, указание на идеал. Не просуществовав и десяти лет, кружок иенцев распался, оставив после себя массу фрагментов, набросков, зарисовок, но ¬– ни одного законченного и при этом безоговорочно гениального произведения.
Для англоязычных читателей романтики номер один в Англии – Китс и Шелли. Однако их авторитет за рубежом теряется в тени Байрона, апологета демонизма и монотоннейшего из поэтов.
Реализм в чистом виде господствовал в европейской литературе пару десятков лет, причем активно эксплуатировал романтический пафос предшествующей эпохи. Единственным исключением оказалась русская литература, где сама реальность была столь фантасмагорична, что позволяла «реалистам» использовать неслыханные в Европе приемы и добиваться невероятной глубины погружения в человеческую психику.
Истинный художник обречен на одиночество и страдания – провозглашает Шопенгауэр.
Действительность куда чаще подражает искусству, чем наоборот, - заявляют Уайльд и Ницше.
Один из основополагающих эстетических трудов Уайльда (насколько этому парадоксалисту ВООБЩЕ можно доверять) носит название «Упадок лжи», в каковом видится корень упадка современного искусства – а также прочих зол буржуазной эпохи.
Мисима полагал, что главная проблема европейской цивилизации – это страх перед смертью, который приводит, с одной стороны, к стыдливому игнорированию этой сферы в «официальной» культуре, претендующей на всеобъемлющесть, общезначимость и абсолютизирующей рациональное начало – и, с другой стороны, приводит к всплескам болезненного и вроде бы запретного интереса к смерти и иррациональному в самых разных сферах.
Вся европейская литература последних полутора сотен лет живет под знаком «Цветов Зла»…
Итак, искусство есть порождение вторичных миров методами воображения и их репрезентация при помощи конвенциональных технических приемов воздействия на первую и вторую сигнальные системы. Возникает вопрос: А ЗАЧЕМ человек вообще порождает эти самые вторичные миры? Очевидно, от неполной удовлетворенности миром первичным. Функция искусства, бывшая определяющей в момент его возникновения и сохранившая принципиальное значение впоследствии, есть функция компенсаторная.
Заметим, однако, что такая компенсация была бы невозможной, если бы искусство действительно было абсолютно независимым от реальности. Как и наоборот – если бы безоговорочно ей подражало. Соловья баснями не кормят. Нельзя тысячелетиями рассказывать сказку ни о чем. Хотя, опять же, если рассказывать не сказку – так не будет создано вторичного мира. Дрейфуя между реальным и воображаемым, подлинное искусство находится с миром в отношениях корреляции, подчиняясь на глубинном уровне тем же законам… или почти тем же.
Мир непознаваем и КАК ЦЕЛОЕ неописуем – говорят и наука, и религия. Мир слишком сложен, чтобы было возможно найти ему непротиворечивое и полное описание. Мир либо несовершенен сам, либо описывается несовершенным сознанием… А совершенства очень хочется. Человек не умеет воспринимать мир и себя иначе как сюжетно, историями, сказками, замкнутыми на себя и СВЯЗНЫМИ текстами. И то, что мир на самом деле не таков, делает мир чужим, агрессивным, опасным. Абсурдным. Человек, вне зависимости от уровня его духовного развития, с рождения бьется в тисках абсурда.
Искусство предлагает ему осмысленность.
Произведение искусства системно. Даже если эта система не очевидна. Все элементы связаны единой логикой, единой волей. И это не логика машины, в которую заложили дважды два. Это логика мистика. Провидца, постигшего ИСТИНУ.
Романтики настаивали именно на этом, опираясь на Канта и Фихте. Да и художники Возрождения тоже: Кавальканти совершенно серьезно заявляет, что Данте получил право лицезреть Ад благодаря своему «величавому гению». Художник в акте трансценденции приобщается к миру платоновских идей, к подлинно-сущему, к Идеалу – и затем в несовершенных – неизбежно несовершенных! – формах несет постигнутое людям.
Искусство, таким образом, значимо постольку, поскольку оно есть воззвание к Идеалу. Отсюда два прелюбопытных вывода: во-первых, идеал внеположен искусству и, стало быть, в акте конкретного творчества может только подразумеваться. Что неизбежно ведет художника к душевным срывам и болезненной несовместимости с миром – «поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души». Второе и главное: идеал также ВНЕПОЛОЖЕН МИРУ. Иначе искусство не имело бы смысла. Незачем взывать к тому, что явлено. ИСКУССТВО ВООБЩЕ МОЖЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ – И ДОЛЖНО СУЩЕСТВОВАТЬ – ТОЛЬКО в несовершенном мире, от которого идеал сокрыт. В Арде Искаженной, если угодно. В Арде Неискаженной искусству как порождению вторичных миров места нет. Марк Твен в «Письмах с Земли» издевательски описывал представления людей о рае, в котором тупые ангелы до бесконечности поют одну и ту же песенку: «Осанна, Осанна, Господь Бог Саваоф, ура, ура, ура!» И в самом деле тупо… поэтому вряд ли там есть даже это, зачем? Там ЯВЛЕНА ИСТИНА, там идеал наличествует. Хотя опять же – вроде ж бы «музыка миров», «песня Айнур»??? Так очень просто. ЭТО НЕ ИСКУССТВО. Песня Айнур не была произведением искусства, поскольку никакой вторичной реальности не порождала. А порождала самую что ни на есть первичную. То есть была не творчеством, но Творением – или со-творением, если угодно. Именно оно и есть содержание жизни в мире неискаженном. А искусство – суррогат оного, только. «По небу полуночи ангел летел, И тихую песню он пел…» – и т.д.
Причем искусство всегда подспудно чувствует эту свою неполноценность. Потому и затеваются то и дело дискуссии о природе искусства. Кто-нибудь когда-нибудь участвовал в дискуссии о природе и глубинном смысле кузнечного ремесла? Строительного дела? Сантехники??? Замечу, впрочем, что искусство в этом ничем не отличается от других суррогатных форм познания и освоения мира – от науки, например.
А еще поэтому искусство то и дело хочет быть чем-то большим, нежели искусство. То философией. То религией. То формой жреческого служения. То мифом. То учебником жизни. То наукой. То Священным и Неприкосновенным, Чуждым Всего Земного Искусством…
Итак, искусство драматично по своей природе. И существует искусство только в драматичном и несовершенном мире. Искусство суть реакция на несовершенство и воззвание к совершенству. Именно таким воззванием/напоминанием оказываются у Толкина эльфы. Воплощенное искусство. Воплощенный Вторичный Мир. Воплощенные чары. Чары, которые не могут быть злы по своей природе – ведь они взывают к Прекрасному, к Истине! Ведь правда?
Увы, неправда.
Средневековые мракобесы упорно именовали (некрещеных) эльфов исчадиями ада и полагали оных воплощением зла. Мракобесы во многом были правы. Эльфы – именно во-площение зла, не в том смысле, что они суть Зло Воплощенное – но в том смысле, что самим фактом своего бытия=чародейства=искусства позволяют злу БЫТЬ – всего лишь в сознании, во Вторичном Мире, но Злу этого вполне достаточно: оттуда оно и до Первичной доберется, с нашей помощью, конечно. Причем личные устремления и моральные принципы тех же эльфов (если они у них есть) в данном случае ни при чем. И мало ли кто к чему взывает. Искусство может и НЕ взывать к Истине и Добру, вполне оставаясь при этом искусством. А вот ко Злу оно не взывать не способно. И вот почему.
Приличные религии с внятной и грамотной теологией сходятся в одном: зла КАК ТАКОВОГО не существует, поскольку существование такового зла противоречило бы существованию всеблагого Бога-творца. Зло – это иллюзия, порожденная недостатком добра. Величина не присутствия, но отсутствия. Зло не есть отдельная стихия, отдельная реальность. Мир вполне мог бы существовать и без него… Первичный мир.
А вот вторичный – не мог бы! Искусство – не могло бы! Без зла не было бы несовершенства. Без несовершенства не было бы искусства. Стало быть, зло, не являющееся первоначалом в мире первичном, во вторичном таковым становится. Зло есть необходимое условие существования искусства. Поэтому вторичный мир конституирует зло как самостоятельную стихию. Зло питается эстетическими впечатлениями. Зло обретает плоть, а Тьма – голос, нашептывая на ухо, что она куда как предшествовала свету. Мани был хреновым философом, но, похоже, незаурядным поэтом.
Искусство питается Злом и позволяет Злу в свою очередь на себе паразитировать. Именно искусство держит Зло на плаву, навязывая его реципиентам в качестве Зла с большой буквы. Причем чем совершеннее произведение искусства, тем больший масштаб Зла оно в себе предполагает. И чем прекраснее эльфы, тем более мерзкий Моргот непременно ошивается поблизости. Пожалуй, следует оговориться: сами эльфы тут, пожалуй, не виноваты ни в чем… Точнее, НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО виноваты. Только вот тем, кто, поддавшись ОЧАРОВАНИЮ, пошел следом за эльфами в Холмы и нарвался по дороге на Моргота, от этого почему-то не легче.
Величайшая христианская поэма всех времен, «Потерянный Рай» Мильтона, не может обойтись без того, чтобы не провозгласить хаос и тьму чем-то более древним, хоть и менее могучим, нежели свет. А как же иначе? Ведь в поэме присутствует Люцифер, и его бунт по-своему великолепен, так надо ж это великолепие чем-то мотивировать? А мотивировать надо, ведь искусство не только повествует – оно претендует на объяснение! Оно должно представить мир в системе! И представляет, причем куда доступнее и человечнее, чем ухищрения теологов. Только вот строится его объяснение – и самая возможность существования такого объяснения – на сомнительной и уж точно НЕКАТОЛИЧНОЙ (хм…) посылке о существовании Зла-Как-Такового.
С играми (а теперь о насущном) – абсолютно та же история. Без «темных», без присутствующего и активного Зла, игра теряет интерес. Теряет осмысленность. Зло должно быть, оно должно быть сильным и эффектным, его дОлжно победить, причем с болью и кровью, не всегда убедительно и до конца, но победить непременно. Потому что это опять же возможно только во вторичном мире. В первичном – невозможно. Нельзя победить то, чего нет. Можно только его не делать… если ОЧЕНЬ постараться. Но ведь никакого морального удовлетворения, никакого «упоения в бою»! А вот ТАМ – всегда пожалуйста! Только признай его ОТДЕЛЬНО существующим – и сразу никаких проблем! И в себе (персонаже) ТАМ тоже можно победить зло… ну, хотя бы потому, что игра, она ж ненадолго…
Искусство – вообще упрощение мира, отражение в кривом зеркале, неизбежное, но отнюдь не благостное порождение Искажения. Но такое упрощение, профанация истины, оказывается многим и многим ближе и понятнее не-человечной реальности. Поэтому искусство убеждает. Поглощает. Зачаровывает. И – …
Единственным исключением ДО НЕКОТОРОЙ СТЕПЕНИ является собственно религиозное искусство, причем только до тех пор, покуда именно и только религиозным является (Мадонны Рафаэля сюда никак не вписываются). Потому что, скажем, икона – это, в сущности, не произведение искусства. Она – в идеале – никакой такой самостоятельной вторичной реальности не конструирует, потому что икона – не более чем СИМВОЛ истины – ни в коем случае не сама истина, не ее элемент или даже отражение. И то есть немало течений, в том числе и, скажем, в христианстве, объявляющих поклонение иконам идолопоклонством.
Итак, чего ж в этом случае делать-то? Не петь, не плясать, не рисовать? Стихов не писать? На игры не ездить?
Да куда ж мы денемся, в искаженном-то мире…
Если, конечно, не хватит духу оставить все – и идти за Ним.
Но вот искать дорогу в Полые Холмы не стоит точно.
Литература.
Ш.Бодлер. Цветы зла.
А.Камю. Миф о Сизифе: Эссе об абсурде.
М.Мамардошвили. Как я понимаю философию.
Ф.Ницше. Происхождение трагедии из духа музыки.
Новалис. Генрих фон Офтердинген. Гимны к ночи.
Новалис, Л.Тик, Ф.Шлегель. Атенейские фрагменты.
Х.Ортега-и-Гассет. Дегуманизация искусства.
А.Рембо. Одно лето в Аду.
Д.Р.Р.Толкин. О волшебных сказках.
О.Уайльд. Упадок лжи.
Л.Шестов. Апофеоз беспочвенности.
А.Шопенгауэр. Афоризмы житейской мудрости.
В холмах зеленой стороны,
То путь в Волшебную страну,
Мы по нему идти должны!
(Том Рифмач)
Я Песней Тень от солнца призвал,
Чтоб вопила она, восстав пред тобой,
Под стопами твоими прах раскалил,
Затмил над тобой небосвод голубой.
Тебя к престолу Господню вознес,
Низверг тебя в пекло, в Адский предел,
Я натрое душу твою разъял,
А – ты – меня – рыцарем – сделать – хотел!
(Р.Киплинг. Последняя песня Честного Томаса)
…Но страшно вымолвить, Дженет:
Здесь, в сказочной стране,
Приносим каждые семь лет
Мы жертву Сатане…
(Молодой Темлейн)
читать дальшеВ русском языке слова «искусство» и «искус» родственны.
Боккаччо в лекции о Данте утверждал: если бы не бедствия, испытанные великим поэтом, то несомненно, что благодаря своему гению он стал бы Богом.
«Гений» – латинский аналог греческого «даймон» - демон. Гениальность, таким образом, есть не что иное как одержимость демоном.
Просперо в финале «Бури», рассказав последнюю сказку, отказывается от волшебства и выбрасывает магическую книгу и посох.
Романтики Иенской школы создали эстетическую базу романтизма. Они провозгласили необходимость и возможность изменения мира к лучшему через прямое и косвенное, посредством романтической иронии, указание на идеал. Не просуществовав и десяти лет, кружок иенцев распался, оставив после себя массу фрагментов, набросков, зарисовок, но ¬– ни одного законченного и при этом безоговорочно гениального произведения.
Для англоязычных читателей романтики номер один в Англии – Китс и Шелли. Однако их авторитет за рубежом теряется в тени Байрона, апологета демонизма и монотоннейшего из поэтов.
Реализм в чистом виде господствовал в европейской литературе пару десятков лет, причем активно эксплуатировал романтический пафос предшествующей эпохи. Единственным исключением оказалась русская литература, где сама реальность была столь фантасмагорична, что позволяла «реалистам» использовать неслыханные в Европе приемы и добиваться невероятной глубины погружения в человеческую психику.
Истинный художник обречен на одиночество и страдания – провозглашает Шопенгауэр.
Действительность куда чаще подражает искусству, чем наоборот, - заявляют Уайльд и Ницше.
Один из основополагающих эстетических трудов Уайльда (насколько этому парадоксалисту ВООБЩЕ можно доверять) носит название «Упадок лжи», в каковом видится корень упадка современного искусства – а также прочих зол буржуазной эпохи.
Мисима полагал, что главная проблема европейской цивилизации – это страх перед смертью, который приводит, с одной стороны, к стыдливому игнорированию этой сферы в «официальной» культуре, претендующей на всеобъемлющесть, общезначимость и абсолютизирующей рациональное начало – и, с другой стороны, приводит к всплескам болезненного и вроде бы запретного интереса к смерти и иррациональному в самых разных сферах.
Вся европейская литература последних полутора сотен лет живет под знаком «Цветов Зла»…
Итак, искусство есть порождение вторичных миров методами воображения и их репрезентация при помощи конвенциональных технических приемов воздействия на первую и вторую сигнальные системы. Возникает вопрос: А ЗАЧЕМ человек вообще порождает эти самые вторичные миры? Очевидно, от неполной удовлетворенности миром первичным. Функция искусства, бывшая определяющей в момент его возникновения и сохранившая принципиальное значение впоследствии, есть функция компенсаторная.
Заметим, однако, что такая компенсация была бы невозможной, если бы искусство действительно было абсолютно независимым от реальности. Как и наоборот – если бы безоговорочно ей подражало. Соловья баснями не кормят. Нельзя тысячелетиями рассказывать сказку ни о чем. Хотя, опять же, если рассказывать не сказку – так не будет создано вторичного мира. Дрейфуя между реальным и воображаемым, подлинное искусство находится с миром в отношениях корреляции, подчиняясь на глубинном уровне тем же законам… или почти тем же.
Мир непознаваем и КАК ЦЕЛОЕ неописуем – говорят и наука, и религия. Мир слишком сложен, чтобы было возможно найти ему непротиворечивое и полное описание. Мир либо несовершенен сам, либо описывается несовершенным сознанием… А совершенства очень хочется. Человек не умеет воспринимать мир и себя иначе как сюжетно, историями, сказками, замкнутыми на себя и СВЯЗНЫМИ текстами. И то, что мир на самом деле не таков, делает мир чужим, агрессивным, опасным. Абсурдным. Человек, вне зависимости от уровня его духовного развития, с рождения бьется в тисках абсурда.
Искусство предлагает ему осмысленность.
Произведение искусства системно. Даже если эта система не очевидна. Все элементы связаны единой логикой, единой волей. И это не логика машины, в которую заложили дважды два. Это логика мистика. Провидца, постигшего ИСТИНУ.
Романтики настаивали именно на этом, опираясь на Канта и Фихте. Да и художники Возрождения тоже: Кавальканти совершенно серьезно заявляет, что Данте получил право лицезреть Ад благодаря своему «величавому гению». Художник в акте трансценденции приобщается к миру платоновских идей, к подлинно-сущему, к Идеалу – и затем в несовершенных – неизбежно несовершенных! – формах несет постигнутое людям.
Искусство, таким образом, значимо постольку, поскольку оно есть воззвание к Идеалу. Отсюда два прелюбопытных вывода: во-первых, идеал внеположен искусству и, стало быть, в акте конкретного творчества может только подразумеваться. Что неизбежно ведет художника к душевным срывам и болезненной несовместимости с миром – «поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души». Второе и главное: идеал также ВНЕПОЛОЖЕН МИРУ. Иначе искусство не имело бы смысла. Незачем взывать к тому, что явлено. ИСКУССТВО ВООБЩЕ МОЖЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ – И ДОЛЖНО СУЩЕСТВОВАТЬ – ТОЛЬКО в несовершенном мире, от которого идеал сокрыт. В Арде Искаженной, если угодно. В Арде Неискаженной искусству как порождению вторичных миров места нет. Марк Твен в «Письмах с Земли» издевательски описывал представления людей о рае, в котором тупые ангелы до бесконечности поют одну и ту же песенку: «Осанна, Осанна, Господь Бог Саваоф, ура, ура, ура!» И в самом деле тупо… поэтому вряд ли там есть даже это, зачем? Там ЯВЛЕНА ИСТИНА, там идеал наличествует. Хотя опять же – вроде ж бы «музыка миров», «песня Айнур»??? Так очень просто. ЭТО НЕ ИСКУССТВО. Песня Айнур не была произведением искусства, поскольку никакой вторичной реальности не порождала. А порождала самую что ни на есть первичную. То есть была не творчеством, но Творением – или со-творением, если угодно. Именно оно и есть содержание жизни в мире неискаженном. А искусство – суррогат оного, только. «По небу полуночи ангел летел, И тихую песню он пел…» – и т.д.
Причем искусство всегда подспудно чувствует эту свою неполноценность. Потому и затеваются то и дело дискуссии о природе искусства. Кто-нибудь когда-нибудь участвовал в дискуссии о природе и глубинном смысле кузнечного ремесла? Строительного дела? Сантехники??? Замечу, впрочем, что искусство в этом ничем не отличается от других суррогатных форм познания и освоения мира – от науки, например.
А еще поэтому искусство то и дело хочет быть чем-то большим, нежели искусство. То философией. То религией. То формой жреческого служения. То мифом. То учебником жизни. То наукой. То Священным и Неприкосновенным, Чуждым Всего Земного Искусством…
Итак, искусство драматично по своей природе. И существует искусство только в драматичном и несовершенном мире. Искусство суть реакция на несовершенство и воззвание к совершенству. Именно таким воззванием/напоминанием оказываются у Толкина эльфы. Воплощенное искусство. Воплощенный Вторичный Мир. Воплощенные чары. Чары, которые не могут быть злы по своей природе – ведь они взывают к Прекрасному, к Истине! Ведь правда?
Увы, неправда.
Средневековые мракобесы упорно именовали (некрещеных) эльфов исчадиями ада и полагали оных воплощением зла. Мракобесы во многом были правы. Эльфы – именно во-площение зла, не в том смысле, что они суть Зло Воплощенное – но в том смысле, что самим фактом своего бытия=чародейства=искусства позволяют злу БЫТЬ – всего лишь в сознании, во Вторичном Мире, но Злу этого вполне достаточно: оттуда оно и до Первичной доберется, с нашей помощью, конечно. Причем личные устремления и моральные принципы тех же эльфов (если они у них есть) в данном случае ни при чем. И мало ли кто к чему взывает. Искусство может и НЕ взывать к Истине и Добру, вполне оставаясь при этом искусством. А вот ко Злу оно не взывать не способно. И вот почему.
Приличные религии с внятной и грамотной теологией сходятся в одном: зла КАК ТАКОВОГО не существует, поскольку существование такового зла противоречило бы существованию всеблагого Бога-творца. Зло – это иллюзия, порожденная недостатком добра. Величина не присутствия, но отсутствия. Зло не есть отдельная стихия, отдельная реальность. Мир вполне мог бы существовать и без него… Первичный мир.
А вот вторичный – не мог бы! Искусство – не могло бы! Без зла не было бы несовершенства. Без несовершенства не было бы искусства. Стало быть, зло, не являющееся первоначалом в мире первичном, во вторичном таковым становится. Зло есть необходимое условие существования искусства. Поэтому вторичный мир конституирует зло как самостоятельную стихию. Зло питается эстетическими впечатлениями. Зло обретает плоть, а Тьма – голос, нашептывая на ухо, что она куда как предшествовала свету. Мани был хреновым философом, но, похоже, незаурядным поэтом.
Искусство питается Злом и позволяет Злу в свою очередь на себе паразитировать. Именно искусство держит Зло на плаву, навязывая его реципиентам в качестве Зла с большой буквы. Причем чем совершеннее произведение искусства, тем больший масштаб Зла оно в себе предполагает. И чем прекраснее эльфы, тем более мерзкий Моргот непременно ошивается поблизости. Пожалуй, следует оговориться: сами эльфы тут, пожалуй, не виноваты ни в чем… Точнее, НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО виноваты. Только вот тем, кто, поддавшись ОЧАРОВАНИЮ, пошел следом за эльфами в Холмы и нарвался по дороге на Моргота, от этого почему-то не легче.
Величайшая христианская поэма всех времен, «Потерянный Рай» Мильтона, не может обойтись без того, чтобы не провозгласить хаос и тьму чем-то более древним, хоть и менее могучим, нежели свет. А как же иначе? Ведь в поэме присутствует Люцифер, и его бунт по-своему великолепен, так надо ж это великолепие чем-то мотивировать? А мотивировать надо, ведь искусство не только повествует – оно претендует на объяснение! Оно должно представить мир в системе! И представляет, причем куда доступнее и человечнее, чем ухищрения теологов. Только вот строится его объяснение – и самая возможность существования такого объяснения – на сомнительной и уж точно НЕКАТОЛИЧНОЙ (хм…) посылке о существовании Зла-Как-Такового.
С играми (а теперь о насущном) – абсолютно та же история. Без «темных», без присутствующего и активного Зла, игра теряет интерес. Теряет осмысленность. Зло должно быть, оно должно быть сильным и эффектным, его дОлжно победить, причем с болью и кровью, не всегда убедительно и до конца, но победить непременно. Потому что это опять же возможно только во вторичном мире. В первичном – невозможно. Нельзя победить то, чего нет. Можно только его не делать… если ОЧЕНЬ постараться. Но ведь никакого морального удовлетворения, никакого «упоения в бою»! А вот ТАМ – всегда пожалуйста! Только признай его ОТДЕЛЬНО существующим – и сразу никаких проблем! И в себе (персонаже) ТАМ тоже можно победить зло… ну, хотя бы потому, что игра, она ж ненадолго…
Искусство – вообще упрощение мира, отражение в кривом зеркале, неизбежное, но отнюдь не благостное порождение Искажения. Но такое упрощение, профанация истины, оказывается многим и многим ближе и понятнее не-человечной реальности. Поэтому искусство убеждает. Поглощает. Зачаровывает. И – …
Единственным исключением ДО НЕКОТОРОЙ СТЕПЕНИ является собственно религиозное искусство, причем только до тех пор, покуда именно и только религиозным является (Мадонны Рафаэля сюда никак не вписываются). Потому что, скажем, икона – это, в сущности, не произведение искусства. Она – в идеале – никакой такой самостоятельной вторичной реальности не конструирует, потому что икона – не более чем СИМВОЛ истины – ни в коем случае не сама истина, не ее элемент или даже отражение. И то есть немало течений, в том числе и, скажем, в христианстве, объявляющих поклонение иконам идолопоклонством.
Итак, чего ж в этом случае делать-то? Не петь, не плясать, не рисовать? Стихов не писать? На игры не ездить?
Да куда ж мы денемся, в искаженном-то мире…
Если, конечно, не хватит духу оставить все – и идти за Ним.
Но вот искать дорогу в Полые Холмы не стоит точно.
Литература.
Ш.Бодлер. Цветы зла.
А.Камю. Миф о Сизифе: Эссе об абсурде.
М.Мамардошвили. Как я понимаю философию.
Ф.Ницше. Происхождение трагедии из духа музыки.
Новалис. Генрих фон Офтердинген. Гимны к ночи.
Новалис, Л.Тик, Ф.Шлегель. Атенейские фрагменты.
Х.Ортега-и-Гассет. Дегуманизация искусства.
А.Рембо. Одно лето в Аду.
Д.Р.Р.Толкин. О волшебных сказках.
О.Уайльд. Упадок лжи.
Л.Шестов. Апофеоз беспочвенности.
А.Шопенгауэр. Афоризмы житейской мудрости.
-
-
17.02.2013 в 19:07Мне актуально и вообще, и в контексте подготовки к "Карматену".
-
-
18.02.2013 в 09:34-
-
18.02.2013 в 09:42Вопрос внутри- и вненаходимости. То, что для игрока вторичная реальность, персонажем Крмртн воспринимается как первичная. Но и вторичная тоже, одновременно. И вопрос восприятия актуален. "Какие мифы? Никакие это не мифы?" и т.п.