© 2002 - 2025 Diary.ru
Буэнос-Айрес, 1646г, осень. Milonga de PorteñoСервантес, "Ревнивый эстремадурец", "Ринконете и Кортадильо"Буэнос-Айрес, 1646г, осень. NC - 18. Ангст, психологическое насилие, запланированный инфантицид.В этот раз вместе с почтой из метрополии доставили особый подарок. В письме дон Фелипе де Каррисалес, покровитель и патрон, сообщал, что прибывшая на этом корабле женщина – вознаграждение за верную службу, и теперь переходит в собственность дона Эдуардо Гарсиа Кинтеро, верховного судьи Буэнос-Айреса, о чем свидетельствует прилагающаяся дарственная. Дон Гарсиа был несколько озадачен: с одной стороны, женщины в колониях редкость, так что рабыня – подарок недешевый. С другой – как-то он раньше обходился без женской прислуги и сейчас ощущал некоторое неудобство: женщины народ глупый, стоит ли заводить в доме настолько ненадежного слугу? Впрочем, решил он, ее всегда можно продать, за хорошие деньги. Рядом с тюками на пристани стояла невысокая молодая женщина, укутанная в полосатое покрывало, край которого, как и подол юбки, подмок. Женщина тревожно оглядывалась по сторонам. Вид у нее был измученный, что неудивительно после двух месяцев в море. Значит, это и есть «подарок»... – Как тебя зовут? – Вероника Сарразин, ваша милость. Он рассматривал ее совершенно бесстыже: молодая, в самом соку, смуглая (ну, это и по фамилии понятно), темноглазая. Вероника опустила голову. Дон Гарсиа протянул руку, отвел упавший на лицо край токи. Так и есть – на щеке шрам клейма... Интересно. Он взял ее за подбородок и поднял лицо, повернул – да, на другой щеке такой же шрам. На шее – ладанка на шнурке, висит выше крестика, над самой ямкой между ключиц. Взгляд скользнул ниже... Отмыть, откормить, приодеть – и можно сэкономить на шлюхах. – Иди за мной, Вероника. Будешь жить у меня. Шить, готовить умеешь? – Да, сеньор, конечно. – женщина подобрала узелок с барахлом, который лежал у ног. – Вот и хорошо. Будешь вести хозяйство. Жены у меня нет, так что дуэнья или служанка мне не особо нужна, а вот хозяйка – да. Я здесь третий человек после губернатора и епископа, так что дом у меня должен содержаться достойно. У меня бывают высокие гости, благородные люди. И… не только они. Будешь болтать – вырежу язык. Считать я умею, и память у меня хорошая, так что не вздумай у меня воровать. Это не Испания, суд здесь короткий. Захочешь сбежать, опять же имей в виду: это не Испания. Звери, индейцы кругом, не пощадят. Да и белых немного – найду. Ну или сгинешь. Не знаю, чем ты так провинилась перед доном Фелипе, что он выслал тебя за океан, но он велел тебя убить, если хоть раз помянешь о своей прежней жизни. Я многим обязан дону Фелипе и, конечно, исполню его просьбу, так-то.Дон Гарсиа оглянулся, чтобы оценить произведенное впечатление, но Вероника вертела головой по сторонам и запуганной не выглядела.– Грамотная? – Молитвы знаю, читать-писать обучена. Считать умею, память хорошая, – донеслось из-за плеча с некоторым вызовом. Дон Гарсиа оглянулся еще раз – Ты родом из Севильи, такая бойкая? – Нет, сеньор, я из Андалусии. Родилась под Хенералифе. – Понятно. Фараоново племя. Колдовать умеешь? – Что вы, сеньор! Жить мне еще не надоело. Так, мази от ломоты да нарывов умею, как раны лечить, тоже немного знаю…Дальше шли молча и довольно быстро. Заглянув в таверну на площади, дон Гарсиа махнул рукой, подзывая кого-то сидевшего внутри. Из таверны, бросив недопитое, выскочил слуга, и только открыл рот, чтобы поприветствовать господина, как судья оборвал его на полуслове: – Это наша новая кухарка. Отведешь ее домой, покажешь, что и где лежит. Свои пожитки перенесешь в комнату над воротами. Я до завтра не вернусь, так что ворота на замок, и меня не ждите. Если узнаю, что ты куда-то отлучился или что после первой стражи в доме свет видели – пеняй на себя.Слуга поклонился и тотчас отправился выполнять распоряжения, а дон Гарсиа, проводив его тяжелым взглядом, поспешил вернуться в порт – корабль из Сан-Лукара не был единственным делом на сегодня. До заката надо было многое успеть, потому что после заката надо было решить еще одну проблему… Вернулся он не назавтра, как собирался, а после второй стражи, глубоко за полночь. В доме было темно и тихо – значит, все в доме спят, или бездельник Алехандро опять ошивается в трактире у донны Розы.Вероника отмывалась в большой лохани у очага. После вони корабельного трюма это было удовольствием, почти счастьем. Неважно, что всю эту воду надо было сперва натаскать и согреть, а потом тихонько вынести. Главное – грязь и усталость стекали вместе с водой, земля под ногами становилась твердой, а тело гибким... Она вышагнула из лохани, обтерлась своей сорочкой, промокнула волосы, которые еще пока не отросли... Тут дверь открылась, и Вероника увидела хозяина, который, прислонясь к косяку, со спокойным любопытством рассматривал ее. Вероника не вздрогнула и не попыталась прикрыться: мало чем можно напугать женщину, прошедшую через руки палача и пересекшую океан в трюме с каторжными. Она ровно стояла перед своим новым хозяином, очаг подсвечивал ее сзади, свеча на столе – сбоку. Дон Гарсиа усмехнулся.– Подбрось пару поленьев в очаг, – он подошел к ней и забрал из рук тряпье, которым она вытиралась. – Мне нужно больше света.– Я не святая Сусанна, сеньор, отдайте сорочку! – Отдам. Потом. А сейчас я велел добавить дров в очаг. И раздуй пламя ярче.Дон Гарсиа взял со стола подсвечник и вернулся к Веронике, нагишом копошившейся у очага. – Иди-ка сюда, я хочу посмотреть на тебя внимательно. И не гляди на меня исподлобья, привыкай. Он поднял свечу сперва высоко, выше ее головы, взъерошил мокрые волосы – вшей не было. – Почему остригли? Гулящая?– Нет. Дон Фелипе приказал. А больше сказать не могу.– Молодец, и дальше так язык береги. – Свеча опустилась ниже. – Зубы покажи.– Дареному коню...– хмыкнула Вероника, блеснув улыбкой.– Теперь ты уж моя кобылка, так что имею право. Зубы! – повторил он приказ.Вероника оскалилась, затем открыла рот.– Славно, и голос ясный. Поди-ка и петь умеешь, а, цыганка? – свеча опустилась еще ниже, осветив грудь и живот.– Давно не приходилось, ваша милость, – ответила Вероника, поеживаясь от столь нескромного внимания.– Ну-ну, посмотрим, может, обживешься, так и запоешь,– пробормотал себе под нос судья.Вероника невольно улыбнулась получившейся двусмысленности:– Как спрашивать будете, так и петь стану. Дон Гарсиа снова поднял свечу к ее лицу и пристально посмотрел в глаза. – А мне тебя, цыганка, спрашивать без надобности. И так вижу, с кем водилась. Повернись. Она повернулась. Спина была перепахана свежими шрамами от бока до бока. Рубцы белели тонкой нежной кожицей, стягивавшейся в складки и бугры. «Месяца четыре назад, – оценил судья, – это значит, что дон Фелипе даже не стал ждать, пока как следует затянется. Очень торопился…»– Вот как дон Фелипе меня к неладам-то привел, так и остричь велел. Вы, ваша милость, и сами порядок знаете, – горько усмехнулась цыганка.– Значит – было за что, – подытожил судья, по опыту службы понимавший «язык полупочтенных». – Кто за тобой ухаживал в первые дни?– Одна дикарка из Перу в доме дона Фелипе. Она варила мои мази и держала повязки чистыми. – М? Ты говоришь на гуарани? – дон Гарсиа был удивлен.– Я цыганка, сеньор. Я говорю на том языке, на котором спрашивают.– Полезный талант, – сухо заметил судья. – Одевайся. Собери ужин и подай наверх. А потом перестелешь мне постель...Он многозначительно кивнул, поймав ее вопрошающий взгляд. Часа через полтора с ужином было покончено, все приказы – выполнены, и дон Гарсиа стал благодушен и лукав. Едва растрепанная Вероника начала убирать со стола, он дернул ее обратно к себе, усадил на колено и подвинул к ней недопитый стакан вина. Сам без церемоний хлебнул прямо из бутылки и как будто продолжил прерванный разговор.– Только имей в виду, Вероника: детей разводить я тебе не дам. Как ты это устроишь – мне неинтересно. Что хошь для этого делай, цыганка, вот хоть колдуй, а чтобы не было. Еще не хватало – за спиной у меня начнут зубы скалить: «Силен наш дон Гарсиа, полон дом цыганят навёл! Как подрастут – следите за кошельками, кабельерос!» В общем, случись такое, да не сможешь скрыть – я тебя сперва прикажу выпороть на площади, как шлюху, а станешь болтать – заодно и с языком простишься. А ублюдка вон рыбакам велю отдать, и дорогу к нему – забыть. Даст Бог – может, и выживет. – А если смогу? – спросила Вероника, чуть отстранившись.– Тогда все равно выпорю, только сам, по-тихому,– ответил судья, не позволив ей отодвинуться еще дальше. – А цыганёнка на паперть подкинешь. Глядишь, найдется добрый католик, отнесет в приют, если он у нас к тому времени будет, или вон тем же рыбакам. А не сразу в Парану, крокодилам. В другой раз подумаешь, так-то. – А если…– Вероника уперлась ему в грудь руками.– Ну, чего тебе еще? – А если на вашем крыльце, сеньор, подкидыша найдут?Судья ухмыльнулся, почесал нос, глотнул из бутылки еще раз:– Хитра, цыганка. Соображаешь. Ну, если найдут – сам его в Парану я, конечно же, не потащу. И тебя не заставлю. Тогда придется поторопить епископа с приютом, а этот – пускай в доме растет. Но один. Не забудь только соседям пожаловаться, что-де как узнал хозяин – разозлился и выпорол, а хахаля твоего обещал поймать и за причинное место на крюк подвесить, так ты уж о нем никому... – пальцы, оглаживавшие шею и спину Вероники, метнулись вверх и впились в затылок. – Ну а если узнаю, что все так и было, что ты себе завела любовника – то обоим языки урежу, тебя продам на плантации, а его – отправлю на галеры. Если жив останется. И только так… Не случилось. Хорошо знали в Буэнос-Айресе доброту и щедрость главного судьи, дона Гарсиа. Совместно с Mim